[Judas-fucks-Jesus]

17 июля. Уже давно прошла сессия, практика. Половина лета. 10 дней до маминого дня рождения.
Да, я живу датами. Когда тянешь от одного временного отрезка к другому, кажется, что не так все и плохо. Ну вот, друг мой, еще немного. Еще всего 2 таких отрезка, 2 отвратных копии. Жизнь удручает, люди обуревают, но я стоик, и я терпеливо жду.

Только чего я жду?
Отдых, Питер, встречи. Что за абсурд.
Меня все чаще настигают мысли о формальности происходящего, моего существования. Формальности самой жизни.

Вот мой долгожданный выходной, который, возможно, так и не даст мне ничего, кроме толики безмозглого отдыха. Но, очень весомое но, я дочитал "Мартина Идена". Это не философский трактат и не Книга жизни, он не вложил мне в руки святой грааль с философским камнем, однако я считаю эту книгу важной вехой в моем домашнем обществе мертвых поэтов. Что-либо говорить о самой книге, как и бывает, когда прочтешь что-то стоящее, нет никакого желания и интереса.

Из выбитого печатной машинкой в мозге.

Из выбитого печатной машинкой в мозге:

Истинные аристократы духа выше жалости, выше сострадания. Жалость и сострадание родились в скрытых от мира переполненных жилищах рабов, это всего лишь мука и пот отверженных и слабых.

Они признают только общепринятое – в сущности, они и есть общепринятое. Они не блещут умом, и общепринятое прилипает к ним так же легко, как ярлык пивного завода к бутылке пива. И роль их заключается в том, чтобы завладеть молодыми умами, студенчеством, загасить в них малейший проблеск самостоятельной оригинальной мысли, если такая найдется, и поставить на них штамп общепринятого.

Всю свою жизнь он жаждал любви. Любви требовало всё его существование. Так уж он был устроен. И однако жил без любви и мало-помалу ожесточался. И даже не знал, что нуждается в ней.

Ведь низменное заразительно.

А невысказанное меня душит.

Не удивительно, что святые на небесах чисты и непорочны. Тут нет заслуги. Но святые среди грязи — вот это чудо!

Был он человек без прошлого, чье близкое будущее – неминуемая могила, а настоящее – горькая лихорадка жизни.

Перейдем к рутине.
Практика в хирургическом отделении, несколько дней в реанимации. Ничего особо впечатляющего и нового. Пара трахеостом, одна гастростома. А после едешь, уже заебанный, на работу, где просто умираешь. От скуки, от общества, от нескончаемой экзистенциальной тошноты. С больницей и практикой в целом я расквитался, и, как говорится теперь в моем обществе и моего же скромного сочинения, "Оревуар, гондоны".

Половина июля, 10 дней августа. Вычесть выходные.
Отрезков немало, немало и точек для привала.
Кто знает, может скоро я снова вдохну свободно.